Мы идентифицируем себя с нашим Я, и отвергаем все, что к нашему Я не относится – отрицаем это или не признаем. Многого из того, что не относится к Я мы не знаем, и не подозреваем о его существовании. Но это не означает, что скрытая часть нас самих не проявляет себя. Она проявляется во множестве феноменов, часть из которых мы замечаем и пытаемся интерпретировать, часть отбрасываем как незначимую случайность, а часть не замечаем или стараемся не замечать. Значительная часть бессознательной продукции искажается нашими защитными механизмами в той степени, чтобы это стало приемлемо для соединения с нашим пониманием себя.
Римская традиция определяла скрытую, но достаточно могущественную часть нас самих понятием Genius. Это наш личный «Гений», который нас вдохновляет, напутствует, укоряет, указывает или сталкивает нас с глубинами бессознательного. Его незримая фигур возникает в момент рождения человека, но обладает памятью прошлого, связанного с историей его души и семьи.
В психоаналитической традиции Genius реализуется как субъект бессознательного. В то же время все, что относится к сфере присутствия сознания, организованного вокруг нашего Я, может быть обозначено как сознательный субъект (или субъект сознания).
Бессознательный субъект – это внутренняя часть личности, которая превосходит все, что мы о себе знаем, т. е. весь доступный объем наших представления о себе. Но это не означает, что наши представления о себе статичны и пребывают в замершем состоянии, как и того, что однажды сформировавшись, они больше не претерпевают изменений. Расширение наших представлений происходит именно в сторону бессознательного субъекта и его психического «пространства».
Именно бессознательный субъект формирует направленность нашей личности и обеспечивает нас интуицией в моменты смятения и жизненных потрясений.
В его природе – служить порождению нового, генерировать новые содержания психики, инициировать творческий процесс. Понятия «гений», «генезис» и «генерировать» производны от латинского понятия Genius. В том числе это касается такого «глобального» процесса как зарождение жизни. Genialis lectus в древнем Риме – это «брачное ложе», место, где происходит зарождение жизни. Ребенок – это символ порождающего соединения мужчины и женщины. Не случайно архетип «божетвенного ребенка» выступает символом целостности, и проявляет себя, когда в душе человека его внутренние полюса достигают соединения и интеграции – именно они и порождают разнообразную символик целостности. В переносном смысле душа человека – это тоже «брачное ложе», где происходит «зачатие» смысла и рождение символа. Поэтому внутренний, глубинный локус психики, ассоциирующийся с незримой фигурой бессознательного субъекта, выступает источником символов и смыслов.
Этот глубинный субъект отвечает за рождение:
По сути, то, что происходит в условиях психотерапии – это актуализация порождающего (творческого) потенциала нашего скрытого в глубине «альтернативного» Я и приближение его побуждений к пространству, где присутствует субъект сознания, т. е. наше «актуальное» Я.
Субъект сознания может быть идентифицирован как наша собственная идентичность – сумма представлений о себе. Это все что мы о себе знаем, все что представляем, все то, что видим в зеркале, наша стилистика, образ жизни, взгляды и мнения, и все наши очевидные или не очень очевидные отношения. Этот субъект имеет «очерченный» нашей фантазией образ. Мы можем изобразить свой автопортрет и сказать, что это и есть мы; мы можем увидеть свое отражение в зеркале и также сказать, что мы это именно то, что мы видим «там». Но бессознательный субъект безличен, он не имеет очевидного образа. Скорее его можно обозначить в качестве субъекта отсутствия, субъекта, в котором звучит намек на нечто иное. Он скрыто присутствует в поэтических аллегориях, свободных ассоциациях и метафорах. Попыткой описать незримое в речи, мы как будто бы очерчиваем некий край, стремясь уловить суть, но очевидное содержание, которое мы пытаемся «ухватить», словно все время ускользает. Мы пытаемся приблизить себя к тому, чтобы передать суть, но все время как будто бы не о том. И если его попробовать изобразить, то как? На что может быть похож тот, кто не имеет очевидного облика и звучит как намек на что-то иное, тот, кто скрывается за глупой и неуместной шуткой или чья природа – нонсенс.
Он – источник нашей интуиции, которую следует учитывать, планируя жизнь, и порывы которой следует себе прощать. Если вам вдруг чего-то захотелось или захотелось этого каким-то особым образом – взять этот карандаш, а не то, взять этот блокнот, немного потёртый и с желтыми страницами, но не тот, что более новый и аккуратный, вы хотите сегодня это украшение и никакое другое, надеть эту рубашку, а не ту, неожиданно свернуть на эту улицу и отказаться от более привычного маршрута. В таких спонтанных решениях, порой импульсивных, скрывается неожиданная возможность встретиться со своей судьбой или с чем, что составляет ее часть. Тем более это касается творчества, где в известной степени разум (рациональность) должен отступить на второй план, уступив место интуитивному видению, иррациональности и спонтанному порыву.
То, что мы обозначаем понятием «внутренний конфликт» – это в первую очередь конфликт со своей интуицией, источником которой выступает субъект нашего бессознательного. Его потребности, даже странные, стоит учитывать и прощать – особенно в творческом процессе. Жизнь будет наполнена большей удовлетворенностью, если мы отвечаем на импульсы, посылаемые нашим духовным Гением, скрывающимся в глубинах нашей души.
Посредством творчества происходит контакт с областью неведомого, где и рождается наша интуиция. Наш внутренний Гений является воплощением той жизни и того потенциала, который нам не принадлежит и нуждается в освоении. Поскольку жизнь – это не то, что мы породили, например сознательно и преднамеренно, но то, что нам было дано. Мы приглашены в эту жизнь как гости.
Безличный внутренний субъект связывает нас с небытием, пугает нас, и мы в панике стремимся избавиться от любого контакта с ним. Бегство от собственного небытия приводит нас в пространство симптомов. Симптом – это неадекватное решение экзистенциальной ситуации контакта с тем, что выходит за рамки нашего понимания и возможности интеграции. Но творчество – это приемлемое решение. В нем интуиция находит выход, а интенсивность бессознательных побуждений воплощение и реализацию.
Позиция терапевта в этой ситуации также крайне важна, поскольку он претендует на роль того, кто может оставаться в контакте с незримыми сферами бессознательного, и, тем ни менее, формулировать речь и описывать образы, которые ориентированы к нашему сознанию. Мы предоставляем ему право и миссию смотреть в пространство нашего небытия, поскольку он обладает большей готовностью и профессиональной мотивацией к этому. И он всегда может оказаться рядом в те моменты, когда нашей собственной готовности к этому недостаточно. Мы даем ему право смотреть туда вместо нас или вместе с нами, или нашими глазами. Он тот, кто сталкивается с ужасом нашего небытия, оставаясь, вместе с тем, в качестве субъекта сознания, понимая, что там может быть и к чему оно – то, что там – влечет нас.
Несмотря на всю неочевидность и мнимость происходящего за граню нашего понимания и осознанности, все, что исходит из этих глубинных сфер, формирует нас. Отсутствующий субъект бессознательного – это полюс, определяющий нашу идентичность. Наш образ себя воплощается как «отрицание» пустоты и отсутствия. Что бы справится с неструктурированной тревогой и ужасом бессознательного небытия, мы вынуждены, так заложено в нашей природе, оформить инстанцию души, которая постепенно принимает очертания нашего персонального Я. Бессознательный субъект, для того чтобы реализовать свои скрытые побуждения в мире, создает условия для формирования структуры, которая обеспечит его контакт с миром – именно такой структурой и выступает наше Я. Оно является пограничным феноменом, связывающим бессознательные глубины нашей души с внешним, проявленным и очевидными миром, с пространством вещей, отношений и событий.
Но скрытая в нашей душе незримая фигура «другого» никуда не исчезает и время от времени напоминает о себе. Его присутствие мы можем определить, когда нас охватывает волнительное беспокойство, предвкушение чего-то, странное чувство рассеянности или когда наш взгляд замирает и мы начинаем всматриваться в пустоту. В этот момент мы смотрим в невидимые глаза нашего Genius`а и наше Я замирает на границе с неведомым. В этот момент с нашего Я срываются все маски. Это напоминает то, что иногда испытывает актер перед выходом на сцену – состояние тремы, когда он понимает, что его грим, маскарад, его роли, выученный текст, весь его персонаж, жизненный сюжет которого он разыгрывает для зрителей, не скрывает его подлинной сущности, не скрывает его самого от устремленных на него из темноты зала множества внимательных и именно к нему обращенных глаз.
Тот самый наш внутренний «другой», субъект нашей инаковости и неподдельности, может быть разным и, в зависимости от нашего восприятия и отношения, он предстает перед нашими чувствами в своем темном, либо светлом облике. Но его истинная природа недвойственна – разделения на «сущности» происходят лишь в нашем сознании, когда мы начинаем считать это «черным», а это – «белым». Поляризация сознания в то же время приводит к фрагментации восприятия, что конечно же упрощает оценку происходящего. Но в действительности нет никакого разделения и поляризации. В глубинах нашей души все сложным образом переплетено, и «добро» становится таковым, приближаясь в сфере нашего Я, в силу чего мы начинаем соотносить себя с миром добродетелей, считая что именно в этом «светлом» и «добром» мире мы будем всецело на стороне «добра»; и мы отвергаем все так называемое «зло», считая его чем то для нас чуждым, опасным и вредным, поскольку оно не укладывается в этический стандарт добродетели. Мы утверждаем себя в мире так называемого «добра». Но все ли так в действительности и не являются ли категории «добра» и «зла» всего лишь ментальными конструктами, необходимыми нам для самооправдания, либо для избегания чего-либо.
Остается открытым вопрос – как все обстоит на самом деле?
Что является большим «злом» и меньшим «добром», и наоборот?
Не оказывается ли так, что именно в тени бессознательного, за гранью наших психологических защит, таятся незримые пространства возможностей, открывающие доступ к истинной любви, к истинному творчеству, к истинной добродетели и к истинной свободе!?
Римская традиция определяла скрытую, но достаточно могущественную часть нас самих понятием Genius. Это наш личный «Гений», который нас вдохновляет, напутствует, укоряет, указывает или сталкивает нас с глубинами бессознательного. Его незримая фигур возникает в момент рождения человека, но обладает памятью прошлого, связанного с историей его души и семьи.
В психоаналитической традиции Genius реализуется как субъект бессознательного. В то же время все, что относится к сфере присутствия сознания, организованного вокруг нашего Я, может быть обозначено как сознательный субъект (или субъект сознания).
Бессознательный субъект – это внутренняя часть личности, которая превосходит все, что мы о себе знаем, т. е. весь доступный объем наших представления о себе. Но это не означает, что наши представления о себе статичны и пребывают в замершем состоянии, как и того, что однажды сформировавшись, они больше не претерпевают изменений. Расширение наших представлений происходит именно в сторону бессознательного субъекта и его психического «пространства».
Именно бессознательный субъект формирует направленность нашей личности и обеспечивает нас интуицией в моменты смятения и жизненных потрясений.
В его природе – служить порождению нового, генерировать новые содержания психики, инициировать творческий процесс. Понятия «гений», «генезис» и «генерировать» производны от латинского понятия Genius. В том числе это касается такого «глобального» процесса как зарождение жизни. Genialis lectus в древнем Риме – это «брачное ложе», место, где происходит зарождение жизни. Ребенок – это символ порождающего соединения мужчины и женщины. Не случайно архетип «божетвенного ребенка» выступает символом целостности, и проявляет себя, когда в душе человека его внутренние полюса достигают соединения и интеграции – именно они и порождают разнообразную символик целостности. В переносном смысле душа человека – это тоже «брачное ложе», где происходит «зачатие» смысла и рождение символа. Поэтому внутренний, глубинный локус психики, ассоциирующийся с незримой фигурой бессознательного субъекта, выступает источником символов и смыслов.
Этот глубинный субъект отвечает за рождение:
- состояний,
- отношений,
- смыслов,
- символов,
- образа жизни.
По сути, то, что происходит в условиях психотерапии – это актуализация порождающего (творческого) потенциала нашего скрытого в глубине «альтернативного» Я и приближение его побуждений к пространству, где присутствует субъект сознания, т. е. наше «актуальное» Я.
Субъект сознания может быть идентифицирован как наша собственная идентичность – сумма представлений о себе. Это все что мы о себе знаем, все что представляем, все то, что видим в зеркале, наша стилистика, образ жизни, взгляды и мнения, и все наши очевидные или не очень очевидные отношения. Этот субъект имеет «очерченный» нашей фантазией образ. Мы можем изобразить свой автопортрет и сказать, что это и есть мы; мы можем увидеть свое отражение в зеркале и также сказать, что мы это именно то, что мы видим «там». Но бессознательный субъект безличен, он не имеет очевидного образа. Скорее его можно обозначить в качестве субъекта отсутствия, субъекта, в котором звучит намек на нечто иное. Он скрыто присутствует в поэтических аллегориях, свободных ассоциациях и метафорах. Попыткой описать незримое в речи, мы как будто бы очерчиваем некий край, стремясь уловить суть, но очевидное содержание, которое мы пытаемся «ухватить», словно все время ускользает. Мы пытаемся приблизить себя к тому, чтобы передать суть, но все время как будто бы не о том. И если его попробовать изобразить, то как? На что может быть похож тот, кто не имеет очевидного облика и звучит как намек на что-то иное, тот, кто скрывается за глупой и неуместной шуткой или чья природа – нонсенс.
Он – источник нашей интуиции, которую следует учитывать, планируя жизнь, и порывы которой следует себе прощать. Если вам вдруг чего-то захотелось или захотелось этого каким-то особым образом – взять этот карандаш, а не то, взять этот блокнот, немного потёртый и с желтыми страницами, но не тот, что более новый и аккуратный, вы хотите сегодня это украшение и никакое другое, надеть эту рубашку, а не ту, неожиданно свернуть на эту улицу и отказаться от более привычного маршрута. В таких спонтанных решениях, порой импульсивных, скрывается неожиданная возможность встретиться со своей судьбой или с чем, что составляет ее часть. Тем более это касается творчества, где в известной степени разум (рациональность) должен отступить на второй план, уступив место интуитивному видению, иррациональности и спонтанному порыву.
То, что мы обозначаем понятием «внутренний конфликт» – это в первую очередь конфликт со своей интуицией, источником которой выступает субъект нашего бессознательного. Его потребности, даже странные, стоит учитывать и прощать – особенно в творческом процессе. Жизнь будет наполнена большей удовлетворенностью, если мы отвечаем на импульсы, посылаемые нашим духовным Гением, скрывающимся в глубинах нашей души.
Посредством творчества происходит контакт с областью неведомого, где и рождается наша интуиция. Наш внутренний Гений является воплощением той жизни и того потенциала, который нам не принадлежит и нуждается в освоении. Поскольку жизнь – это не то, что мы породили, например сознательно и преднамеренно, но то, что нам было дано. Мы приглашены в эту жизнь как гости.
Безличный внутренний субъект связывает нас с небытием, пугает нас, и мы в панике стремимся избавиться от любого контакта с ним. Бегство от собственного небытия приводит нас в пространство симптомов. Симптом – это неадекватное решение экзистенциальной ситуации контакта с тем, что выходит за рамки нашего понимания и возможности интеграции. Но творчество – это приемлемое решение. В нем интуиция находит выход, а интенсивность бессознательных побуждений воплощение и реализацию.
Позиция терапевта в этой ситуации также крайне важна, поскольку он претендует на роль того, кто может оставаться в контакте с незримыми сферами бессознательного, и, тем ни менее, формулировать речь и описывать образы, которые ориентированы к нашему сознанию. Мы предоставляем ему право и миссию смотреть в пространство нашего небытия, поскольку он обладает большей готовностью и профессиональной мотивацией к этому. И он всегда может оказаться рядом в те моменты, когда нашей собственной готовности к этому недостаточно. Мы даем ему право смотреть туда вместо нас или вместе с нами, или нашими глазами. Он тот, кто сталкивается с ужасом нашего небытия, оставаясь, вместе с тем, в качестве субъекта сознания, понимая, что там может быть и к чему оно – то, что там – влечет нас.
Несмотря на всю неочевидность и мнимость происходящего за граню нашего понимания и осознанности, все, что исходит из этих глубинных сфер, формирует нас. Отсутствующий субъект бессознательного – это полюс, определяющий нашу идентичность. Наш образ себя воплощается как «отрицание» пустоты и отсутствия. Что бы справится с неструктурированной тревогой и ужасом бессознательного небытия, мы вынуждены, так заложено в нашей природе, оформить инстанцию души, которая постепенно принимает очертания нашего персонального Я. Бессознательный субъект, для того чтобы реализовать свои скрытые побуждения в мире, создает условия для формирования структуры, которая обеспечит его контакт с миром – именно такой структурой и выступает наше Я. Оно является пограничным феноменом, связывающим бессознательные глубины нашей души с внешним, проявленным и очевидными миром, с пространством вещей, отношений и событий.
Но скрытая в нашей душе незримая фигура «другого» никуда не исчезает и время от времени напоминает о себе. Его присутствие мы можем определить, когда нас охватывает волнительное беспокойство, предвкушение чего-то, странное чувство рассеянности или когда наш взгляд замирает и мы начинаем всматриваться в пустоту. В этот момент мы смотрим в невидимые глаза нашего Genius`а и наше Я замирает на границе с неведомым. В этот момент с нашего Я срываются все маски. Это напоминает то, что иногда испытывает актер перед выходом на сцену – состояние тремы, когда он понимает, что его грим, маскарад, его роли, выученный текст, весь его персонаж, жизненный сюжет которого он разыгрывает для зрителей, не скрывает его подлинной сущности, не скрывает его самого от устремленных на него из темноты зала множества внимательных и именно к нему обращенных глаз.
Тот самый наш внутренний «другой», субъект нашей инаковости и неподдельности, может быть разным и, в зависимости от нашего восприятия и отношения, он предстает перед нашими чувствами в своем темном, либо светлом облике. Но его истинная природа недвойственна – разделения на «сущности» происходят лишь в нашем сознании, когда мы начинаем считать это «черным», а это – «белым». Поляризация сознания в то же время приводит к фрагментации восприятия, что конечно же упрощает оценку происходящего. Но в действительности нет никакого разделения и поляризации. В глубинах нашей души все сложным образом переплетено, и «добро» становится таковым, приближаясь в сфере нашего Я, в силу чего мы начинаем соотносить себя с миром добродетелей, считая что именно в этом «светлом» и «добром» мире мы будем всецело на стороне «добра»; и мы отвергаем все так называемое «зло», считая его чем то для нас чуждым, опасным и вредным, поскольку оно не укладывается в этический стандарт добродетели. Мы утверждаем себя в мире так называемого «добра». Но все ли так в действительности и не являются ли категории «добра» и «зла» всего лишь ментальными конструктами, необходимыми нам для самооправдания, либо для избегания чего-либо.
Остается открытым вопрос – как все обстоит на самом деле?
Что является большим «злом» и меньшим «добром», и наоборот?
Не оказывается ли так, что именно в тени бессознательного, за гранью наших психологических защит, таятся незримые пространства возможностей, открывающие доступ к истинной любви, к истинному творчеству, к истинной добродетели и к истинной свободе!?
